Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]
Одно воспоминание о молодости, засевшее в Хансе, выглядит следующим образом.
В кино «Альберт» за пять шиллингов можно сесть в первом или во втором ряду и посмотреть, как выглядит эта самая конъюнктура рынка, в которую скоро надо будет окунуться самому, пока же она существует лишь для других, и рассматриваешь ее пока что извне. На ней элегантные костюмы, пошитые хорошими портными, туго облегающий корсет, на ней платья в народном духе с глубоким вырезом, а еще она одаряет поцелуем Рудольфа Прана, Адриана Ховена или Карлхайнца Бема[13]. Все изменилось к лучшему, а если пока не изменилось, то наверняка скоро изменится. В 1937 году на 100 предпринимателей приходилось 100 рабочих. В 1949 году предпринимателей 115, рабочих — 85. Ежели конъюнктура рынка предстает в облике мужчины, то одаряет поцелуем Марианну Хольд или славную Конни, девчонку что надо, правда, для людей помоложе. Иногда конъюнктура даже поет! Поет она в мужском обличье, исполняет шлягеры, и зовут ее Петер Краус. Нередко имеют место смешные недоразумения, в результате которых обнаруживается, что Кристиан Вольф в действительности — сын генерального директора, хотя на него нисколечко не похож, зрители его вообще ни на что не похожи, да они это самое ничто и есть. Конни — озорная девчонка не робкого десятка и с лету в него влюбляется, еще когда он не был ни на что не похож. Это говорит в пользу ее сердца и характера, а в них-то все и дело. Набриолиненные коки зрителей раскачиваются в такт, наподобие петушиных хвостов, в радостном предвкушении того, что вскорости, вот-вот, прямо сейчас, под ласкающими девичьими руками, принадлежащими начинающим парикмахершам или будущим секретаршам, станет ясно, кто и что они есть на самом деле, а именно — набриолиненные коки стажеров, учеников на производстве и молодых служащих. Нельзя казаться большим, чем ты есть на самом деле, вот какой урок можно извлечь отсюда. Герои в кино порою даже намеренно хотят казаться меньше, чем они есть на самом деле. Вот что совершенно непостижимо. Порою девичьи руки в темном зале опускаются этажом ниже, хватаясь за бледный инструмент, который никогда не видит дневного света, только лишь собственные плавки изнутри, но часто прибор этот, изнуренный сидячей деятельностью, вообще не шевельнется, не шелохнется. Порою он сразу вскакивает, тут как тут, не очень-то спрашивая о чувствах обслуживающего прибор персонала. Ему бы только брызнуть, и он уже доволен, но не в кулачок, конечно. Вот так вот.
Порою и Эдит Эльмай, обладающая непомерным бюстом, являет себя именно той, кто она есть на самом деле — дочерью фабриканта, а ведь по виду никак не скажешь. Но зритель знает это с самого начала и радуется восхитительным сценам недоразумений, когда один вешает другому лапшу на уши из побуждений высокой, но неправильно понятой любви, которой все равно уготована победа. Мы бы никогда не допустили, чтобы путаница стала угрозой для зарождающейся любви, потому что кто знает, когда придет следующая любовь; уже большая удача, что и эта-то нашлась.
Многие подростки из публики, которые мнят себя средоточием мира, потому что в этом кино главная героиня — такая же простая девчонка из дома напротив, ничего особенного, мечтают уже о собственном авто или хотя бы о мотороллере, стоило только их родителям в установленном законом порядке получить назад свою изувеченную войной жизнь и чего-то такого добиться в затхлой, безвыходной тесноте. Способна ли их жизнь хоть как-то функционировать или уже насквозь проржавела и мхом поросла? Нет, заржаветь она никак не может, ведь у родителей ни минутки нет свободной для праздной неподвижности, не залежишься, суетиться надо, возрождать отечество из руин. Тут уж эгоистическим устремлениям придется помолчать, а нос высовывать позволено лишь желаниям: хотим новый пылесос, новый холодильник или новую радиолу — чтобы оживленней раскручивалась торговля и двигала бы, в свою очередь, общественный прогресс. Торговля зашевелилась и идет вовсю, а вот прогресса-то никакого не видать. Совсем недавно одна газетенка социалистической партии в Граце призвала устранить зачинщиков и главарей забастовки, задушив тем самым всяческое движение к переменам, так что одна лишь реклама теперь оживленно движется вперед, благодаря ей изменился облик улиц, которые стали пестрее и радостнее.
Рут Лойверик со слезами на глазах целует О. В. Фишера. Мария Шелл со слезами на глазах целует О. В. Фишера.
Со слезами на глазах родная матушка-голубушка разглядывает подгоревшее воскресное жаркое, которое по нерачительности перестояло у нее в духовке. Мясо нынче дорого и в некотором роде роскошь. Все чаще в кадр протискиваются Альпы, все явственнее доносится звучание народной музыки. Близнецы заселяют долину Вахау, романтическую благодаря множеству старинных замков, или богатую романтическими пещерами гору Дахштайн, они без передышки поют, пока каждой из девушек не достается подходящий супруг, рука об руку с которым они и уединяются в приватной жизни. Их зрителей тревожит то, что и у этих ослепительно глянцевых людей всего-навсего одна частная жизнь, так же как и у них самих, и стóит ее потерять, новой взамен уже никто не даст. Главное дело — чтобы прожить свою частную жизнь в добром здравии. И сделать все возможное, чтобы хорошо заполнить эту самую частную жизнь, чего одни пытаются достичь на собственной вилле на берегу озера Вольфгангзее, а другие — в муниципальной квартирке с общим водопроводным краном в коридоре, ведь самое главное — воля, а путь найдется. Но даже у киношных сестер-близняшек Кесслер, роскошных блондинок с умопомрачительными (как можно предположить) ножками, нет в распоряжении двух жизней, то есть, конечно, их у них две, но на каждую приходится только по одной. Петер Векк подруливает на новеньком «спорт-кабрио» с откидывающимся верхом, чтобы тут же умчаться прочь — с ветерком, что тоже можно предположить. Только что он был одинок, а теперь рядом о ним в авто сидит очаровательная Карни Коллинз с ямочками на щеках, которая, прильнув к нему, так и пышет обаянием. Она никогда не покинет его в течение ближайшего часа, а может быть, и вообще никогда. И любая другая на ее месте тоже не сделала бы такого, потому что слишком долго искать надо, пока найдешь настоящую, большую любовь, а коли уж вот она, то сразу с места не срываются, от добра добра не ищут. И сидящие в кинозале девушки тоже бы такого никогда не сделали. Они каждый раз остаются с милыми настолько долго, насколько это возможно, а когда их все-таки грубо прогоняют, они льют слезы от любовной тоски, даже самой Марии Шелл частенько приходится этим заниматься. Иногда, в самый решительный момент, какой-нибудь молокосос начинает мешать всему залу, звучно сплевывая пивную слюну, задирая кого-нибудь из близсидящих, а потом плетется домой, и там ему задают выволочку, что создает некое равновесие, залог стабильности. По дороге многие бросают обидные реплики, придираясь к его неопрятной верхней одежде из кожи, которая ему именно по этой причине и нравится и на которую он долго копил. Он и так знает, что никакой Карни Коллинз ему никогда не заполучить, потому что она уже принадлежит Петеру Векку, но все равно очень старается, прямо из кожи вон лезет. Даже Хайнц Конраде, звезда местной величины, хотя и в летах уже, целует наконец-то девушку; он популярен у зрителей постарше, потому что располагает к себе человеческими качествами; нынче эти люди постарше уже не в фаворе, потому что не столь активно участвуют в процессе производства общественного продукта, поэтому могут и обойтись чем попроще, хватит с них и доморощенной знаменитости, не надо приглашать зарубежную звезду. Хайнц Конраде служит доказательством того, что у людей пожилых сохранились ценности, а молодые только за показным, за внешностью гонятся. Молодежь оплевывает стариков заодно с их ценностями, но пройдет несколько лет, и она, став постарше, перебесившись и остепенившись, сама к этим ценностям обратится. Ханс теперь тоже постарше стал, но все никак не утихомирится. Став постарше, молодежь себе даже квартиру в собственность покупает, если может себе такое позволить. Солнце закатывается, как это с ним уже не раз случалось, и Мария Андергаст поет дуэтом с кем-то там, имя его я уж и не помню, то ли с Аттилой Хербигером, а может, с его братом Паулем. Петер Александер поет дуэтом с Катариной Валенте. Катарина поет дуэтом с Сильвио Франческо, который приходится ей родным братом, она поет что-то смешное и корчит рожицы, по гримасам сразу видно, как ей сегодня весело, настолько весело, что даже у самой в голове не укладывается. Лолита поет сперва про моряка, а потом — дуэтом с Вико, который тоже веселится вовсю, да так, что за ослепительным оскалом зубов почти не видно его лица. Моряк делает прощальный жест, расставаясь с мечтой, а туристические фирмы делают большую прибыль, продолжающую расти неуклонно. Вико вращает глазами так, что одни белки видно, тут и до эпилептического припадка рукой подать. Если дальше будет продолжаться в том же духе, придется ему между зубов вставлять деревянную распорку и язык вытаскивать, чтобы талантливый швейцарский певец не задохнулся, чего доброго. А не то его многообещающее будущее досрочно закончится. Крохотные оленятки Бэмби пугливо шастают по экрану, их тоненькие оленьи ножки так милы, что оленят отрывают от земли и прижимают к высокой груди, затянутой корсажем, у оленят от этого свешивается на плечо язык и глаза на лоб лезут. Ни одна исполнительница хоть какой-нибудь главной роли не может просто так оставить Бэмби, это лесное животное, в покое, не может позволить ему спокойно стоять на земле. Все очарованы, все без ума, такой он славный, нежный, и силуэт его вдали, у опушки безмятежной. А вот поднимает его на руки не кто иной, как сама Вальтрауд Хаас, прозванная Зайчиком Хази, она играет златокудрую круглую сиротку, которая попадает в хорошие хозяйские руки пастора из Кирхфельда. Ее хотят соблазнить, но она успевает удрать. Юные продавщицы в зрительном зале со слезами на глазах стискивают свои бедра, так что пробирающаяся меж ними рука токаря или сварщика оказывается защемленной и не имеет больше пространства для маневра, рука стремится проникнуть внутрь, в глубину, но ее пускают лишь в глубину пакетика с поп-корном, только что изобретенного в Америке и чуть не лопающегося от изобилия — до того плотно он этим поп-корном набит. Испытанный прием из бусидо на сей раз задушен в зародыше, потому что Конни, играющей задорную и смешливую Мариандль, как раз предстоит сдавать экзамены в консерваторию. Зрители с охотой потеют в кинозале, наблюдая, как Конни в поте лица своего трудится, готовясь к экзаменам, ведь пот, пролитый в часы досуга, намного приятнее трудового пота, поскольку выделяется он в добровольном порядке. Конни обучается классической, серьезной музыке, но гораздо больше ей нравится петь веселые эстрадные песенки в ночном баре, где ее выслеживает директор консерватории, который потом от всего сердца хохочет над прегрешением лучшей своей ученицы, которая скоро выйдет замуж за состоятельного молодого человека, даже если сейчас пока противится этому. Иногда Конни в фильме громко вздыхает, что вообще-то не в ее характере, который легок и беспечен, как и подобает юности (серьезность и так достаточно рано приходит), но дела сердечные и ее порою печалят, прямо даже не верится. Однако всем понятно, что любовные огорчения вскоре будут преодолены. Биби Джонс и Петер Александер дуэтом поют о любви, о джазе и о мечтах, им хочется иметь утопающий в цветах домик у моря, у синего моря. Эрнстик наш, к сожалению, возвращается домой все позже и позже, хочет, чтобы ему купили «фольксваген», но лучше бы ему жениться. В конце концов и четыре девушки из Вахау находят путь под венец. Не под местный венец, не под венец из Вахау, потому что выходят они за городских, которые, будем надеяться, не слишком прагматичны, что среди городских не редкость, лучше бы им выйти за кого-нибудь из своих, из деревенских, он-то знает, что имеет ценность, а что — нет, сколько она, эта ценность, стоит и откуда ее взять, а именно — у той же природы.
